Влади́мир Алекса́ндрович Анто́нов-Овсе́енко[2] (наст. фамилия — Овсе́енко, псевдонимы в партии — Штык и Ники́та, литературный псевдоним — А. Га́льский; 9 (21) марта 1883, Чернигов, Российская империя — 10 февраля 1938, Москва) — русский революционер, меньшевик до 1914 года, во время Первой мировой войны — меньшевик-интернационалист[3], в 1917 году вступил в партию большевиков, после Октябрьской революции — советский партийно-государственный и военный деятель, юрист, публицист. Расстрелян 10.02.1938 г.
Сокамерник Антонова вспоминал: «Когда его вызвали на расстрел, Антонов стал прощаться с нами, снял пиджак, ботинки, отдал нам и полураздетый ушёл на расстрел». 21 год назад, в шляпе набекрень, с волосами до плеч, он объявил низложенным Временное правительство. Теперь его босого вели к расстрельной камере[31]. По словам сына Михаила Томского Юрия, которые воспроизводят Джузеппе Боффа и Роберт Конквест, перед смертью Антонов-Овсеенко произнёс слова:
«Я прошу того, кто доживёт до свободы, передать людям, что Антонов-Овсеенко был большевиком и остался большевиком до последнего дня».
Реабилитирован посмертно 25 февраля 1956 года[30].
Есть ответ тоже от пострадавшего и затравленного в СССР писателя революционера (оставившего свое здоровье на разных майданах), но который каким-то чудом смог уехать за границу при Сталине, где до конца своих дней считал себя большевиком. О себе же и своем положении в СССР Евгений Замятин пишет в письме Сталину:
"критика сделала из меня черта советской литературы. Плюнуть на черта - зачитывается как доброе дело, и всякий плевал как умеет. В каждой моей напечатанной вещи непременно отыскивался какой-нибудь дьявольский замысел. Чтобы отыскать его - меня не стеснялись награждать даже пророческим даром: так, в одной моей сказке ("Бог"), напечатанной в журнале "Летопись" - еще в 1916 году - некий критик умудрился найти... "издевательство над революцией в связи с переходом к НЭПу"; в рассказе ("Инок Эразм"), написанном в 1920 году, другой критик (Машбиц-Веров) узрел "притчу о поумневших после НЭПа вождях". Независимо от содержания той или иной моей вещи - уже одной моей подписи стало достаточно, чтобы объявить эту вещь криминальной."
... "Для истребления черта, разумеется, допустима любая подтасовка - и роман, написанный за девять лет до того, в 1920 году, был подан рядом с "Красным деревом" как моя последняя, новая работа. Организована была небывалая еще до тех пор в советской литературе травля, отмеченная даже в иностранной прессе: сделано было все, чтобы закрыть для меня всякую возможность дальнейшей работы. Меня стали бояться вчерашние мои товарищи, издательства, театры. Мои книги запрещены были к выдаче из библиотек. Моя пьеса ("Блоха"), с неизменными успехом шедшая в МХАТ'е 2-м уже четыре сезона, была снята с репертуара. Печатание собрания моих сочинений в изд-ве "Федерация" было приостановлено. Всякое издательство, пытавшееся печатать мои работы, подвергалось за это немедленному обстрелу, что испытали на себе и "Федерация", и "Земля и фабрика", и особенно "Изд-во писателей в Ленинграде". Это последнее изд-во еще целый год рисковало иметь меня в числе членов правления, не осмеливалось использовать мой литературный опыт, поручая мне стилистическую правку произведений молодых писателей - в том числе и коммунистов. Весной этого года ленин. отд. РАПП'а добился выхода моего из правления и прекращения этой моей работы. "Литературная Газета" с торжеством оповестила об этом, совершенно недвусмысленно добавляя: "... издательство надо сохранить, но не для Замятиных". Последняя дверь к читателю была для Замятина закрыта: смертный приговор (имеется ввиду в литературе) этому автору был опубликован."
... "Я знаю: мне очень нелегко будет и за границей, потому что быть там в реакционном лагере я не могу - об этом достаточно убедительно говорит мое прошлое (принадлежность к РСДРП(б) в царское время, тогда же тюрьма, двукратная высылка, привлечение к суду во время войны за антимилитаристскую повесть). Я знаю, что если здесь в силу моего обыкновения писать по совести, а не по команде - меня объявили правым, то там раньше или позже по той же причине меня, вероятно, объявят большевиком. Но даже при самых трудных условиях там я не буду приговорен к молчанию, там я буду в состоянии писать и печататься - хотя бы даже и не по-русски"
Источник: http://zamyatin.lit-info.ru/zamyatin/zamyatin-kritika/pismo-stalinu.htm
А вот и сам ответ от Евгения Замятина
«Революция была юной, огнеглазой любовницей, – и я был влюблен в Революцию...»
С влюбленным спорить бесполезно. Он очарован и любая выходка любимой будет оправдана.
- Ваша любимая кривая, злобная, гневная, гордая, завистливая, сребролюбивая, пышущая ненавистью к тем, кто живет лучше, кто умнее и имеет в собственности средства производства. При этом не важно, что имеет лошадь или завод, первый в данном случае объявляется кулаком-мироедом, а второй буржуином-капиталистом. Ваша любимая настолько влюблена в себя, что любое инакомыслие должно быть уничтожено.
- Нет, нет, не говорите так, высвеврети, ОНА ПРАВА, она справедлива, она экономна, она гневается только на мироедов, она любит угнетенных пролетариев, посмотрите на нее какая она прекрасная и манящая, как много сладострастия обещает путь с ней.
