— Говорит Полицейпрезидиум. Нам нужна справка.
— Пожалуйста. Чем могу служить?
— У вас имеется служащий Проскурнин?
Быстро роюсь в своем мозговом архиве. Проскурнин? Нет, такого не знаю и не слышала.
— Одну минуту, я сейчас справлюсь в Отделе Кадров.
Перевожу кнопку на внутренний телефон, звоню Гончаровой.
— Товарищ Гончарова, здесь Солоневич. Полицейпрезидиум спрашивает, есть ли у
нас служащий Проскурнин?
— А зачем он им сдался?
— Не знаю.
— Раньше узнайте и скажите мне.
Опять перевожу кнопку. Спрашиваю, зачем Полицейпрезидиуму понадобился Проскурнин? В трубку нетерпеливо гудят:
— Нам надо знать, действительно ли он у вас работает, он здесь сидит арестованный.
— Арестованный, за что?
— Zum Donnerwetter noch eimal! Раньше скажите — работает ли он у вас?
Передаю Гончаровой, в чем дело. Она, наконец, разрешает ответить, что действительно такой Проскурнин в списках служащих имеется, но что он только что приехал из Москвы и не окончательно-де утвержден в должности. (Осторожность никогда не мешает!)
Немец облегченно вздыхает в трубку и рассказывает мне следующее: вчера вечером
Проскурнин, не говорящий ни слова по-немецки, попал в какой-то Nachtlokal, напился там до чортиков, взял некую девицу, нанял такси и велел себя катать по городу. Прокатался до семи часов утра, а потом оказалось, что в кармане у него не оказалось достаточной суммы, чтобы уплатить шоферу. Тот и приволок его в Полицейпрезидиум. По-немецки Проскурнин не говорит, а посему комиссар просит меня разъяснить ему по телефону, что теперь его выпустят, но что он должен сказать свой адрес для составления протокола. Передают трубку Проскурнину. Говорю ему:
— Товарищ Проскурнин, говорят из торгпредства, что же с вами случилось?
В ответ слышится охрипший голос с простоватым вологодским акцентом:
— Со мной — ничего. Тут недоразумение.
— Какое же недоразумение, ведь вы ездили всю ночь на такси и не уплатили шоферу?
— Ничего подобного, здесь недоразумение.
— Как же так, товарищ Проскурнин? Вы теперь дайте полицейскому ваш адрес, они хотят составить протокол, вы должны заплатить шоферу что-то около 124 марок.
— Ничего я не должен.
Меня прерывают по-немецки и просят прислать кого-нибудь из торгпредства для перевода.
Приходится рассказать все Гончаровой. Эта особа сменила Иоффе и даст ей сто очков. Для характеристики скажу, что она теперь секретарь одного из московских райкомов. Дора Гончарова (почему Гончарова?), выслушав мое сообщение по телефону, приходит в величайшее волнение и бросает трубку.
На следующий день я постаралась через Зинаиду Васильевну узнать у Таси, что сталось с Проскурниным. Ему была сделана жесточайшая головомойка, и в тот же вечер его откомандировали в Москву. Воображаю, что ожидало его там.
«Разложение» — неизбежный удел коммунистов из рабочих и крестьян. Европейские соблазны влияют на них, как быстро действующий яд. Появляются лаковые ботинки или какой-нибудь сногсшибательный галстук — и человек пропал ни за понюшку табаку. Если для культурного человека Европа приятна и занимательна, то для простого — это настоящая феерия, и пойди тут — не разложись!
ТАМАРА СОЛОНЕВИЧ
ТРИ ГОДА В БЕРЛИНСКОМ ТОРГПРЕДСТВЕ
Издательство «Голос России»
София — 1938